История спора

Полемика нестяжателей и иосифлян относится к рубежу $XV-XVI$ вв., и объединяет царствования Ивана III, Василия III и Ивана IV Грозного. Участниками указанного спора являются:

• со стороны нестяжателей – Нил Сорский, Максим Грек, Кирилл Белозерский, Корнилий Комельский и др.
• со стороны иосифлян – Иосиф Волоколамский, митрополит Даниил, Вассиан Топорков и др., сочувственно относился к идеологии иосифлян митрополит Макарий, что позволило утвердить ее как общецерковную позицию на Стоглавом соборе.

Интеллектуальный контекст

Духовная и интеллектуальная среда средневековой Руси рубежа $XV-XVI$ веков характеризуется двумя ключевыми идеями.

1. Во-первых, это концепция «Москва – Третий Рим», определившая предназначение Русского государства, как единственной, после падения Константинополя в $1453$ году, державы, призванной хранить чистоту Православия. Указанная идеология имела как духовно-мистическое значение, так и непосредственное внешне и внутренне политическое выражение в рамках русской истории.
2. Во-вторых, на активизацию религиозно-философской мысли средневековой Руси указанного периода повлияло развитие ересей. Так накануне своего падения Константинополь заключил Ферраро-Флорентийскую унию с католической церковью, которая была встречена в русской богословской среде отрицательно. Начиная с этого момента, Русская церковь начинает самостоятельно избирать церковных иерархов, боясь влияния католицизма.

Среди ересей, появившихся в русской средневековой среде особенно стоит отметить ересь богомилов, стригольников, жидовствующих. Как нестяжатели, так и иосифляне своими богословскими трудами осуществляли борьбу с указанными ересями.

Спор нестяжателей и иосифлян

Замечание 1

Предметом спора нестяжетелей и иосифлян было решение вопроса о том, должна ли церковь обладать богатством или нет. Из осмысления данной проблемы ими было выведено две социально-политические концепции, каждая по-своему раскрывающие суть православной веры, место и роль церкви в жизни общества, ее соотношение с государственной властью, концепцию царской власти.

По большому счету, нестяжателями и иосифлянами было создано два альтернативных пути государственного развития.

Позиция нестяжателей. Концепция нестяжательства, разработанная Нилом Сорским, имеет своими корнями исихастское учение, духовно-мистическую концепцию византийского монашества.

Религия – это дело внутренней жизни отдельного человека. Она проявляется не во внешнем, но в развитии уровня внутренней жизни человека. Исходя из этого, нестяжатели призывали церковь отказаться от внешнего богатства (пышности храмов, монастырского хозяйств и т.п.). Церковь должна заниматься исключительно душой человека, ей не должно мешать стремлению к умножению земных богатств.

Нестяжатели были не согласны с устанавливающимся в средневековой Руси сращиванием государства и церкви. Они стоят на позиции разделения религиозной и светской властей. Кроме того, они считали, что государство должно оставлять общественное пространство для проявления свободы человека. Эта мысль нашла выражение в концепции народного совещательного органа в рамках государственной системы Руси, с идеей которой выступили нестяжатели.

Позиция иосифлян. Духовный вдохновитель указанного богословского течения Иосиф Волоцкий утверждал, что царь и данная ему власть основываются на божественных законах. Царь поставлен на свое место Богом. Власть государства распространяет не только над телом человек, но и над его душой.

Иосиф создает теократическую доктрину государства, в которой абсолютная власть царя освящена волей Бога. Власть царя, согласно с ней, распространяет не только на дела государственные, но и на церковные. Цель царской власти – следить за сохранением чистоты Православия.

По вопросу монастырского имущества иосифляне стояли на позиции его признания. По их мнению, занятие сельским хозяйством, с одной стороны, благотворно влияло на экономическую ситуацию, что укрепляло государственную власть, с другой стороны, оно являлось основой для социального служения Церкви.

ИОСИФЛЯНЕ И НЕСТЯЖАТЕЛИ

Знал бы я, ведал, человече,

Про свое житье вековечно,

Не имел бы я большого богатства,

Я бы роздал все свое именье…

Духовный стих

Начало работы Сильвестровой типографии совпало с очередным обострением борьбы между двумя течениями русской религиозной и общественно-политической мысли - иосифлянством и нестяжательством, причем книгопечатанием интересовались представители обоих направлений. Так, митрополит Макарий принадлежал к числу иосифлян, а Сильвестр - нестяжателей. Правда, оба они избегали крайностей, присущих и тем и другим, и, несмотря на расхождение во взглядах, относились друг к другу с уважением.

Борьба иосифлян и нестяжателей началась еще до рождения Ивана Федорова и растянулась более чем на полстолетия, захватив самые широкие круги русского общества на протяжении двух поколений. Одни принимали решительное участие в борьбе, другие - лишь сочувствовали тому или иному лагерю, но в стороне не оставался никто. Большинство исследователей предполагают, что симпатии Ивана Федорова, скорее всего, были на стороне нестяжателей.

Иосифляне и нестяжатели появились в самом начале XVI века. Причиной конфликта между ними стали два чрезвычайно в то время актуальных, хотя и не связанных друг с другом вопроса - отношение к монастырскому землевладению и отношение к еретикам. Эти вопросы выявили два противоположных мировоззрения, включавших в себя религиозные представления, моральные принципы, политические убеждения.

Идейный вождь иосифлян - Иосиф Волоцкий, в миру - Иван Санин, родился в 1440 году в селе Язвище близ города Волока Ламского. Отец его был служилым человеком князя Бориса Васильевича Волоцкого - брата великого московского князя Ивана III. В двадцатилетием возрасте Иосиф принял постриг в Боровском монастыре. Игумен монастыря - Пафнутий Боровский заметил незаурядный практический ум молодого монаха, его деловую хватку и стал давать ему различные ответственные поручения, касающиеся монастырского хозяйства. Однако способности Иосифа не ограничивались хозяйственной областью. Он усердно читал книги, обладая блестящей памятью, знал наизусть чуть ли не все Священное Писание и всегда мог привести нужную цитату, что снискало ему славу человека благочестивого и ученого.

Иосиф обратил на себя внимание Ивана III, неоднократно посещавшего Боровский монастырь, и когда прежний игумен скончался, великий князь назначил на его место Иосифа. Однако вскоре между новым игуменом и братией обнаружились расхождения во взглядах по поводу монастырского устава. Иосиф с семерыми поддержавшими его монахами покинул обитель и отправился к себе на родину, во владения князя Волоцкого. Там, в тринадцати верстах от города Волока Дамского, у слияния рек Сестры и Струги он основал новый монастырь, впоследствии известный под названием Иосифо-Волоколамского.

В те времена многие монастыри владели обширными земельными угодьями. Иосифо-Волоколамский монастырь тоже стал обрастать землями. Князь Волоцкий, с самого начала покровительствовавший новому монастырю, подарил ему несколько десятков сел и деревень с пашнями, лугами и крепостными крестьянами. Монастырь превратился в богатейшее вотчинное хозяйство и продолжал богатеть. Иосиф, пользовавшийся большим авторитетом в округе, убеждал многих богатых бояр и купцов жертвовать монастырю земли, деньги, скот, ценные вещи. Значительные богатства приносило монастырю и то, что среди его братии было немало родовитых людей, имущество которых тоже переходило в монастырское владение. Первая монастырская деревянная церковь во имя Успения Божьей Матери была заложена 6 июля 1479 года, но уже несколько лет спустя благодаря щедрым пожертвованиям была заменена каменной и украшена росписями прославленного иконописца Дионисия с учениками.

Иосиф Волоцкий, как рачительный хозяин, не пренебрегал никакой возможностью увеличить богатства монастыря и расширить его владения. Он ввел в монастыре строгий устав, и сам, по свидетельству современников, вел жизнь аскетическую, но, дорожа знатными и богатыми монахами, допустил неравенство между иноками, которых разделил на три категории - «узаконения»: к первому принадлежали монахи из простых «черных» людей, они должны были питаться хлебом и водой, носить ветхое рубище, обуваться в березовые лапти; монахи второго узаконения получали горячее варево, носили лучшую одежду и кожаную обувь; и, наконец, монахи третьего узаконения могли есть рыбное кушанье и калачи, иметь по две одежды всякого рода и зимнюю шубу.

Слава богатого и многолюдного Иосифо-Волоколамского монастыря распространилась далеко за пределы Волоцкого княжества. Иосиф Волоцкий пользовался расположением самого великого князя, имел большой вес в среде духовенства, его сочинения, посвященные монастырскому уставу и различным вопросам веры, воспринимались как образцы благочестия. Очень большое значение Иосиф Волоцкий придавал внешнему благообразию и благочинию. В одном из своих сочинений он писал: «Ступание имей кроткое, глас умерен, слово благочинно <…>, будь в ответах сладок, не излишествуй беседою, да будет беседование твое в светлое лице, да даст веселие беседующим тебе».

Вероятно, уже тогда многочисленные почитатели и подражатели Иосифа Волоцкого стали называть себя «иосифлянами» или «осифлянами».

В 1503 году в Москве проходил очередной церковный Собор, на котором присутствовал и Иосиф Волоцкий. Собор был посвящен достаточно узкой житейской проблеме: церковных иерархов волновало, что многие священнослужители, овдовев и не имея права по церковным законам жениться вторично, заводят себе наложниц, подавая дурной пример пастве. Собор принял радикальное решение - во избежание соблазна запретить вдовым попам и дьяконам отправлять церковную службу.

Но когда основной вопрос был решен и некоторые участники Собора, в том числе и Иосиф Волоцкий, уехали из Москвы, неожиданно попросил слова монах из далекого Белозерского монастыря Нил Сорский. Его горячая речь не имела никакого отношения к распутству попов, а обличала стремление монастырей к накоплению материальных богатств. «И нача старец Нил глаголити, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы чернецы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием». Выступлением старца Нила заинтересовался Иван III. Великий князь и сам уже давно задумывался о том, что монастыри владеют огромными земельными угодьями, уменьшая тем самым государственный земельный фонд. Но открыто выступить против монастырского землевладения означало вступить в конфликт с такой могущественной силой, как церковь, а на это великий князь не решался. Теперь же интересующий его вопрос поднимался внутри самой церкви. Иван III приказал продолжить заседание Собора, чтобы обсудить предложение Нила Сорского. Всполошившиеся иосифляне, которых на Соборе было большинство, немедленно послали за Иосифом Волоцким. Тот вернулся и вступил в диспут с Нилом Сорским. Так произошли первое открытое столкновение направлений и первая встреча их идейных вождей.

Нил Сорский к тому времени был не менее известен, чем Иосиф Волоцкий, но во многом являлся его прямой противоположностью - и как человек, и как мыслитель, и как церковный деятель. Нил Сорский родился в Москве около 1433 года и в миру носил имя Николай Федорович Майков. В молодости он служил в каком-то приказе (учреждении, соответствующем современному министерству), был, по его собственным словам, «скорописцем», но карьера государственного чиновника его не прельщала, и он принял постриг в Кирилло-Белозерском монастыре.

Нил был прекрасно образованным человеком, очень много читал и называл книги «величайшим наслаждением своей жизни». Однако, обладая пытливым и беспокойным умом, он, в отличие от Иосифа Волоцкого, запоминавшего прочитанное наизусть, много размышлял и делал на основе прочитанного собственные выводы. «Писания бо много, но не все Божественная суть, - говорил он. - Ты же истинное известие испытав от чтения, сих держися, и бесед разумных и духовных мужей - понеже не вси, но разумнии разумевают сих». Обуреваемый жаждой новых познаний Нил на время покинул монастырь и отправился в Грецию, в паломничество по святым местам. Он побывал на Афоне и в Константинополе, проведя там несколько лет, изучил греческий язык, прочел в подлиннике сочинения раннехристианских мыслителей - Отцов Церкви и стал горячим приверженцем исихазма - религиозно-мистического течения, распространенного среди византийских монахов.

Вернувшись на родину, Нил не пожелал оставаться в монастыре, а построил себе келью в пятнадцати верстах от Кирилло-Белозерской обители, в глухом лесу на берегу речки Соры и основал там скит, в котором вместе с ним поселилось еще несколько иноков, «которые были его нрава» - его учеников и последователей. Для них Нил Сорский написал «Устав о жительстве скитском», в котором изложил свои взгляды. Он призывал удалиться от мира с его «злосмрадием» и посвятить свою жизнь внутреннему нравственному усовершенствованию. Нил Сорский проповедовал отречение от суетных помыслов: «не люби хвалы от человека, ни почести, ни добрые одежды»; полное невмешательство в окружающую действительность - он советовал не осуждать грешников и не пытаться их исправить: «не мни себя свята и спасена, и не укори человека ни о каком грехе»; идеал человеческой жизни Нил Сорский видел в том, чтобы «душою и телом, словом и делом и помышлением в деле Божием пребывати, елико по силе».

Слава о благочестивом старце разошлась по всей Русской земле, его Устав распространялся в огромном количестве списков, обеспечивая ему новых сторонников. Современник писал, что Нил Сорский «сияше тогда яко светило в пустыни на Бело озеро».

Главным пороком Нил Сорский считал «стяжание» - присвоение плодов чужого труда. «Стяжания <…>, иже по насилию от чужих трудов собираема, вносити несть на пользу нам». Конечно же Нил Сорский не мог одобрить стяжательскую политику монастырей. Накопление материальных благ, подменяющее стремление к богатству духа среди иноков, то есть людей, более всех других долженствующих следовать евангельским заветам бедности и смирения, настолько возмущало и огорчало благочестивого старца, что он нарушил свою собственную заповедь ни во что не вмешиваться и выступил на Соборе.

Возможно, он сделал это под влиянием своего нового ученика Вассиана Косого.

Вассиан Косой происходил из знатного рода князей Патрикеевых, был в родстве с самим Иваном III. Человек способный и энергичный, он занимал видные государственные посты, был талантливым дипломатом и храбрым военачальником, возглавлял посольство в Великое княжество Литовское и ходил походом на шведов. Но, втянутый в придворную борьбу, развернувшуюся в последние годы правления Ивана III, оказался в проигравшей партии, впал в немилость, был насильно пострижен в монахи и попал в скит к Нилу Сорскому. Учение праведного старца произвело на Вассиана сильнейшее впечатление. Ему оказалась близкой мысль о равенстве всех людей перед Богом, в том числе и о «дружбе народов». Вассиан Косой писал: «Вси люди едино суть у Бога, и татарове, и немцы, и прочие языци; глаголет бо апостол Петр: “во всяком языце бойся Бога и делай правду прият ему есть”. Однако позиция невмешательства была совершенно чужда его деятельной натуре. С присущей ему энергией он смог превратить учение Нила Сорского в орудие политической борьбы.

На Соборе 1503 года разгорелась бурная дискуссия между иосифлянами и сторонниками Нила Сорского, которых стали называть нестяжателями. В ответ на призыв Нила Сорского к монастырям отказаться от владений землями и крестьянами Иосиф Волоцкий возразил, что монастырские богатства необходимы для украшения храмов, содержания священнослужителей, благотворительности и никак не связаны с личным обогащением иноков, которые и в богатом монастыре ведут аскетический образ жизни. Но тут же привел еще один довод в пользу монастырских богатств, противоречащий только что сказанному. «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричься?» - вопрошал Иосиф Волоцкий, тем самым признавая, что только в богатых монастырях соглашаются принимать постриг знатные и привыкшие к достатку люди. А поскольку, продолжал Иосиф Волоцкий свою мысль, на высшие церковные должности назначаются знатные и богатые люди, то если таковых не будет среди монахов, «отколе взятии на митрополию, или архиепископа, или епископа?», и утверждал, что тогда «ино вере будет поколебанием».

На Соборе присутствовали в основном сторонники Иосифа Волоцкого, и предложение Нила Сорского было отвергнуто. Великий князь, хотя и заинтересованный в уничтожении монастырского землевладения, был вынужден согласиться с решением большинства. В окончательном решении Собора по этому вопросу говорилось: «Стяжатели церковные - Божии суть стяжатели».

Однако столкновение на Соборе стало лишь началом борьбы. Между иосифлянами и нестяжателями завязалась оживленная полемика, и те и другие писали обличительные сочинения и послания, которые распространялись во множестве списков.

Хотя в вопросе о монастырском землевладении великий князь был на стороне нестяжателей, Иосиф Волоцкий сумел сохранить его благосклонность. В своих сочинениях он начинает активно выступать с теорией божественного происхождения великокняжеской власти и в конце концов становится одним из создателей государственной идеологии, иосифляне приобретают большое влияние в государстве.

Кроме вопроса о монастырском землевладении иосифляне и нестяжатели разошлись и по вопросу о еретиках. В конце XV века широкое распространение получает ересь, зародившаяся в Новгороде, а затем проникшая в Москву. Новгородские еретики выступали против церковной иерархии и некоторых обрядов, отрицали святость икон, подвергли критике догмат о троичности божества. В Москве новгородская ересь приобрела более светский характер, включив в себя и гуманистические идеи, в частности мысль о свободе воли - «самовластии души», достигаемой путем просвещения ума. Среди приверженцев ереси оказалось много образованных людей, видных церковных и государственных деятелей. Поскольку новгородско-московские еретики поддерживали идею великокняжеской власти, они пользовались сочувствием Ивана III.

Ортодоксальная церковь решительно выступила против любой критики основных догматов православия. В 1490 году на церковном Соборе новгородско-московская ересь была осуждена, однако ее сторонники не были подвергнуты каким-либо репрессиям. Но некоторое время спустя воинствующие церковники, в том числе Иосиф Волоцкий, потребовали не просто осуждения, а физического уничтожения еретиков, даже тех, кто уже отошел от ереси. Нестяжатели, также отрицательно относившиеся к еретическим взглядам, выступили с призывом к милостивому отношению к заблуждающимся. В 1504 году был созван новый церковный Собор, решением которого многие еретики были сожжены. Жестокая расправа вызвала возмущение нестяжателей. Иосиф Волоцкий в ответ на их возмущение пишет «Слово об осуждении еретиков», где оправдывает свою позицию ссылками на Священное Писание, а кроме того, высказывает мысль, что попустительство вольнодумству, к которому призывают нестяжатели, подрывает государственную власть.

Таким образом, иосифляне снова одержали верх над нестяжателями.

Нил Сорский скончался в 1508 году, Иосиф Волоцкий - в 1515-м. Но противостояние между их сторонниками продолжалось еще не один десяток лет и во времена Ивана Федорова было по-прежнему актуальным.

Спор иосифлян и нестяжателей коснулся и вопроса о книгах. Нестяжатели были сторонниками книгопечатания, они критиковали рукописный способ создания книг, считали многочисленные ошибки, допущенные переписчиками, одним из видов «нестроения» современной церковной и светской жизни. Иосифляне же относились к книгопечатанию настороженно, опасаясь широкого распространения книги в народе, утверждая: «Грех простым чести Апостол и Евангелие!»

Первой книгой, вышедшей из Анонимной типографии, стало Евангелие, возможно, выбор именно этой книги для печати был своего рода полемическим ходом. «Нестяжатели проповедовали евангельские идеи, противопоставляя их ветхозаветным устремлениям иосифлян», - пишет по этому поводу E. JI. Немировский.

Таким образом, противостояние иосифлян и нестяжателей непосредственно затрагивало деятельность Ивана Федорова и его сподвижников. Вопрос о еретиках также должен был сильно занимать первопечатников, поскольку возникновение ересей многие считали одним из последствий «неисправности» книг.

В 1553 году был осужден еретик Матвей Башкин. Этот процесс особенно близко коснулся Ивана Федорова. Скорее всего, Матвей Башкин и Иван Федоров были знакомы, Матвей Башкин, «сын боярский», был прихожанином Благовещенского собора, то есть должен был жить по соседству с первопечатником.

Однажды в Великий пост Матвей Башкин явился в Благовещенский собор к попу Семену, служившему под началом Сильвестра, и «с великим молением» стал просить, чтобы тот исповедовал его. Молодого боярского сына мучили сомнения по поводу несоответствия реальной жизни евангельским заповедям. В частности, его беспокоил вопрос об отношении господ к холопам, «как нам самим житии и людей у себя держать нетомительно». «В “Апостоле” сказано, - говорил Башкин, - “возлюби ближнего как самого себя”, а мы у себя христиан рабами держим. Христос называл всех братьями, а мы закабаляем ближних своих». Башкин рассказал Семену, что сам он отпустил на волю своих холопов: «а я, де, благодарю Бога моего, у меня, де, что было кабал и полных, то, де, есми все изодрал, да держу, де, государь, своих добровольно; добро, де, ему, и он живет, а не добро, и он куды хочет».

Вероятно, поведав на исповеди о своих сомнениях, он получил какой-то совет, облегчивший его душу. Прощаясь с Семеном, Матвей Башкин сказал: «Великое ваше дело, сказано ведь в Писании: нет больше любви, как положить душу за други своя, и вы души свои за нас полагаете и бдите о душах наших». Но беспокойный разум и деятельное нравственное чувство порождали все новые и новые вопросы. Матвей Башкин еще не раз беседовал с попом Семеном, то приезжая к нему «на подворье», то приглашая к себе домой. Читая и перечитывая духовные книги, Матвей Башкин задавался все новыми и новыми вопросами. Растерявшийся поп Семен не находил ответа. «Пришел на меня сын духовний необычен <…> и многие вопросы мне простирает, все ж недоуменны, - простодушно рассказывает Семен в своей «жалобнице», - у меня де поучения требует, а иное и меня сам поучает; и яз тому удивился и недоумеюся и вельми усумнехся в сем». Матвей Башкин принес Семену «Апостол» с многочисленными пометками, сделанными воском - «на треть извощенный», и стал задавать вопросы по тексту - «А сам толкует, толкует, только не по существу, превратно».

Поняв, что Семен не может разрешить его сомнения, Башкин попросил его передать свои вопросы Сильвестру. Сильвестр уже слышал о Башкине и его сомнениях, которые официальная церковь не могла воспринять иначе как ересь. «Каков тот сын духовный будет, - сказал Сильвестр, - слово про него недоброе носится». Скоро «недоброе слово» дошло до самого царя, кто-то услужливо доставил Ивану Грозному «Апостол» с пометками Башкина. Башкин был арестован и посажен в царскую «подклеть». В заточении он сначала «стал бесноваться», а затем признал «злую свою ересь» и сообщил, что перенял ее у «латынников» - литвина Матюшки аптекаря и некоего Андрюшки Хотеева. Вскоре по царскому повелению был созван церковный Собор для изобличения ереси Матвея Башкина.

Основные положения этой ереси очень четко изложил сам Иван Грозный в письме Максиму Греку: «Единочадного Сына Божия раболепна, а неравна отцу поведают; <…> святое тело Господа нашего Иисуса Христа и честную Его кровь ни во что же полагают, но токмо прост хлеб и просто вино сиа вменяют; тако же и церковь отрицают, глаголющее, яко верных собор сий есть, токмо церковь, а сиа зданаа (то есть постройка. - Т. М. ) ничто же есть; та же и божественныа плоти Христовы воображение, и пречистыя его Богоматери, и всех святых его воображения, идолы окаянные наричют; та же и покаяние ни во что же полагают, глаголющее: как престанет грех творити, аще у священника и не покаялся, то несть ему греха; отеческая предания и их житиа баснословие вменяют, и на седьмь вселенских соборов гордость возлагают, глаголющее, яко все себя для писали, чтоб им всем владети, и царским, и святительским, а спроста рещи: вси божественные писания баснословием наричут, Апостол же и Евангелие неистинно излагают».

Царь вытребовал в Москву игумена Троице-Сергиева монастыря старца Артемия, чтобы тот, как знаток богословия, вступил с еретиком в диспут о вопросах веры и доказал несостоятельность еретических взглядов.

Старец Артемий - видный церковный деятель и публицист, один из идеологов нестяжателей, с которым Иван Федоров также, скорее всего, был знаком. В молодости Артемий стал монахом Псково-Печерского монастыря близ Пскова на границе с Ливонией. Человек образованный и мыслящий, он стремился составить собственное мнение обо всем. Так, однажды он отправился в ливонский город Нейгауз, чтобы побеседовать там с ученым мужем и уяснить разницу между католической и православной верой. Около 1536 года Артемий обосновался в Порфирьевой пустыни, где сошелся с последователями Нила Сорского, и стал горячим почитателем его учения, чем нажил себе много врагов среди иосифлян.

Иван Грозный был наслышан об Артемии, как образованном человеке, несколько раз вызывал его в Москву для бесед на богословские темы и в конце концов предложил ему стать игуменом Троице-Сергиева монастыря.

Во время следствия по делу Башкина свидетели из числа троице-сергиевских монахов-иосифлян показали, что слышали от самого Артемия еретические высказывания, непочтительные речи о сочинениях Иосифа Волоцкого, и, что узнав про арест Башкина, Артемий сказал: «Не ведают того, что ересь: сожгли Курицына да Рукавого (имеются в виду еретики, сожженные по приговору церковного Собора 1504 года) и нынче сами не знают, за что их сожгли».

Артемий, поняв, что ему угрожает опасность, бежал из Москвы в Белозерскую пустынь, но там по царскому приказу был арестован и в оковах снова доставлен в Москву. Его судили, лишили сана и сослали в Соловецкий монастырь «на вечное заточение, аж до смерти».

Матвей Башкин был также осужден и сослан в Волоколамский монастырь.

Во время заседания Собора, посвященного ереси Башкина, в храме Николы Гостунского произошло чудо. Боярский сын из Тулы Григорий Сухотин, «расслабленный руками и ногами», оказавшись в храме у чудотворной иконы, «в един час здрав стал, якоже ничем вредим». Протопоп храма Николы Гостунского Амос, сменивший в середине 1550-х годов прежнего протопопа Михаила, тут же привел исцеленного на Собор и «богохульных еретиков посрамиша». Иван Федоров наверняка при этом присутствовал и, вероятно, знал - действительно ли произошло чудо, или исцеление было инсценировкой, призванной наглядно продемонстрировать чудотворную силу икон, отрицаемую Башкиным и другими еретиками.

О дальнейшей судьбе Матвея Башкина ничего не известно, а вот со старцем Артемием Ивану Федорову еще довелось встретиться. Правда, произошло это много лет спустя и далеко от Москвы…

Видным идеологом нестяжательства был греческий монах Максим, который прибыл в Москву с Афона в год смерти Иосифа Волоцкого. Впоследствии он оказался причастным к созданию русского книгопечатания и лично знал Ивана Федорова.

Ученый монах Максим, получивший на Руси прозвание Грек, родился около 1470 года в знатной и богатой семье в городе Арте в Албании. Мирское его имя - Михаил Триволис. Образование он получил в Париже и во Флоренции, где изучал древние языки, богословие и философию. Ему довелось познакомиться со многими видными деятелями эпохи Возрождения в Западной Европе, в том числе со знаменитым венецианским типографом Альдом Мануцием. В Италии он услышал проповеди знаменитого монаха-проповедника Джироламо Савонаролы, которые произвели на него сильнейшее впечатление, сформировав в его душе строгий религиозно-аскетический идеал. Вернувшись из Италии около 1507 года, Михаил Триволис принял постриг в афонском Ватопедском монастыре, приняв монашеское имя Максим.

В 1515 году московский великий князь Василий Иванович задумал перевести на русский язык греческие книги, бывшие в великокняжеской библиотеке. Великий князь был наслышан, что на Афоне есть ученый монах и искусный переводчик - старец Савва, и обратился к настоятелю Афонского монастыря с просьбой отпустить Савву на Русь. Однако Савва был уже очень стар и, убоявшись дальнего пути, отказался. Тогда братия решила отправить на Русь Максима, обладавшего обширными познаниями и блестящими способностями. Хотя Максим не знал русского языка, монахи в послании к великому князю выражали полную уверенность, что он «русскому языку борзо навыкнет».

Максим Грек прибыл в Москву в марте 1518 года. Великий князь и митрополит приняли его с большим почетом, приезжего поселили в кремлевском Чудове монастыре близ царского дворца и назначили хорошее содержание от казны. Приезд ученого грека, которому предстояла большая и серьезная работа, стал важным событием в культурной жизни Москвы. Иван Федоров был в то время ребенком, но и он мог услышать от кого-нибудь и запомнить имя Максима Грека.

Когда Максим познакомился с книжным собранием великого князя, то был поражен обилием редких греческих книг, которых он не видел даже в самой Греции. Максим составил список книг, не переведенных на русский язык, и приступил к переводу первой из них - Псалтыри. Но поскольку русского языка он еще не знал, в помощь ему были даны двое толмачей из Посольского приказа - Дмитрий Герасимов и Влас Игнатов. Максим Грек переводил с греческого языка на латынь, толмачи - с латыни на славянский. Переписывали перевод набело писцы Михаил Медоварцев и монах Троице-Сергиева монастыря Силуан. Дмитрий Герасимов в письме приятелю так описывает их совместную работу: «Максим Грек переводит Псалтырь с греческого <…>, а мы с Власом у него сидим переменяясь: он сказывает по латыни, а мы сказываем по-русски писарям».

Псалтырь была переведена за год и пять месяцев и представлена великому князю и митрополиту, которые торжественно одобрили перевод. Максим Грек, получивший за работу «сугубую мзду» от князя, продолжал трудиться над переводами.

К тому времени он уже в совершенстве освоил русский язык, великий князь поручил ему сверить с греческими оригиналами существующие переводы целого ряда богослужебных книг - Триоди, Часослова, праздничной Минеи, «Апостола». Ученому монаху сразу бросились в глаза многочисленные ошибки, допущенные прежними переводчиками и переписчиками, и он рьяно принялся за их исправление. «Ины богодуховные книги овых убо переведох, овых же исправив много перепорченных бывших от переписующих», - рассказывал он впоследствии. Однако сама мысль об исправлении текстов, долгое время считавшихся каноническими, у многих вызывала недоумение и неодобрение. Даже помощник Максима Грека, Михаил Медоварцев, признавался, что, когда он вносил в книги поправки, его «дрожь великая объяла, и ужас напал». Многие представители церкви обвиняли Максима Грека в том, что он «портит» древние книги, по которым «спаслись Святые Отцы Российские». Началась жаркая полемика между книжными людьми. Максима Грека поддержали нестяжатели. Вассиан Косой писал: «а до Максима мы по тем книгам Бога хулили, а не славили, не молили, а ныне мы Бога познали Максимом и его учением».

Не только по вопросу о богослужебных книгах разошелся Максим Грек со значительной частью русского духовенства. Человек строгих нравственных правил, Максим Грек открыто осуждал образ жизни многих духовных лиц и монахов. Невежество, лихоимство, распутство, суеверия вызывали у него искреннее негодование. В полемике между нестяжателями и иосифлянами Максим Грек безоговорочно принял сторону нестяжателей. Единомышленники Максима Грека стали видеть в нем учителя, преклоняясь перед его нравственным и научным авторитетом, иосифляне же видели в нем опасного противника.

Однако покровительство митрополита и великого князя служило Максиму надежной защитой, и до поры до времени он продолжал спокойно жить и работать.

Но тучи уже сгущались над его головой. Доверие и уважение, с которыми относились к ученому монаху великий князь и митрополит, у многих вызывали зависть и озлобление. На четвертом году пребывания Максима Грека в Москве на митрополичьем престоле сочувствовавшего нестяжателям Варлаама сменил убежденный иосифлянин - Даниил. Максим Грек и новый митрополит разошлись во взглядах по ряду религиозных вопросов, и Даниил обвинил его в ереси.

В это же время Максим Грек навлек на себя гнев и великого князя. Василий III искал у церкви поддержки своего решения развестись с бесплодной первой женой Соломонией Сабуровой и жениться на молодой Елене Глинской, чтобы иметь наследника. Большинство церковников одобрили намерение великого князя, и лишь немногие, в том числе и Максим Грек, объявили такое решение противным законам Божеским и человеческим.

В 1525 году состоялся Собор, на котором Максим Грек был осужден как еретик. В вину ему ставились и исправление текстов богослужебных книг, и сочинения, обличающие нравы духовенства. Максим Грек настаивал на своей правоте, приводя убедительные доводы, но предвзятые судьи осудили его. Он был сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь - главный оплот иосифлян и заключен в темницу, «обращения ради и покаяния и исправления». Ему было запрещено заниматься литературным трудом и с кем-либо переписываться. Однако Максим Грек продолжал сочинять. Известен созданный им «Канон Молебен к Божественному и поклоняемому Параклиту (Св. Духу) воспеваемый», который он записал углем на стене своей темницы.

Такое поведение узника раздражало митрополита, и в 1531 году Максим Грек был вызван на новый соборный суд. На сей раз он признал, что в его переводах могли быть «некии малые описи», однако настаивал, что произошли они не от ереси или злого умысла, а случайно, из-за спешки, или даже «по излишнему винопитию». Но эти объяснения не смягчили митрополита Даниила, ненавидевшего ученого монаха и открыто сводившего с ним на Соборе личные счеты. Собор отлучил Максима от причащения Святых Тайн и в оковах отправил его в заточение в Тверской Отроч монастырь. После смерти митрополита Даниила условия, в которых находился узник, были несколько смягчены. Ему разрешили ходить в церковь и причащаться Святых Тайн. Кроме того, тверской епископ Акакий, сочувствовавший Максиму Греку, дал ему возможность заниматься литературным трудом.

Максим Грек провел в заточении более двадцати лет. О его освобождении и отпущении на родину просил сам Константинопольский патриарх, но его просьба оказалась тщетной.

Шло время. На российский престол взошел Иван Грозный, митрополитом стал Макарий. Максим Грек жаловался на свою участь и тому и другому, но царь оставил жалобу без ответа, а Макарий написал в письме: «узы твоя целуем, яко единого от святых, пособити же тебе не можем». Но в 1553 году он неожиданно был переведен из тверского заточения в подмосковный Троице-Сергиев монастырь по ходатайству тамошнего игумена - старца Артемия, который согласился принять игуменство только при условии, что в монастырь «на покой» переведут Максима Грека.

Артемия и Максима объединяли любовь к книгам и вера в великую пользу просвещения. Артемий ратовал за распространение книжного учения среди всех сословий и утверждал, что «от учения бо разум прилагается, якоже в святых людях глаголется, еже и до смерти учитися подобает». И Артемий, и Максим Грек живо интересовались развитием печатного дела в России.

Полемика нестяжателей и иосифлян (стяжателей)

В период формирования теории о Москве как «третьем Риме» активному обсуждению подвергся вопрос о церковно-монастырских землях. Историческая подоплека спора заключалась в следующем. Монастыри, сыгравшие важнейшую роль в христианизации Руси, со временем оказались собственниками обширных земель. По некоторым данным, им принадлежало до трети всех, причем самых лучших, земель в государстве. Получая огромные доходы, монастыри господствовали на земельном рынке, диктовали свои цены и условия продажи. Бояре и служилые люди жаловались правительству, что не могут купить землю, и государство было вынуждено компенсировать их вотчинное оскудение повышением окладов. К тому же безбедная жизнь в монастыре стала соблазном для разного рода тунеядцев. Монастырские нравы, бывшие раньше строгими, серьезно расшатались. В этих условиях возникли два идейно-церковных течения - нестяжателей и стяжателей-иосифлян. Вдохновителем первых был

Нил Сорский (в миру Николай Мягков, ок. 1433-1508), широко образованный религиозный мыслитель, многие годы проживший на Афоне - «Святой горе» на юго-востоке Греции, которая считается центром православного монашества. Вернувшись на родину, он основал первый в России монашеский скит (от греч. «sketos» - аскет, подвижник) на реке Соре (отсюда прозвище - Сорский), что в Белозерском крае. Главой течения стяжателей был Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин, 1439-1515) - основатель и игумен Волоколамского монастыря, богослов и публицист. Его сторонников-стяжа- телей стали называть иосифлянами.

По большему счету спор шел об отношениях церкви и государства, о роли церкви в жизни русского общества. Конкретно же спор шел по двум вопросам: 1) о судьбе монастырских земель и других имуществ и 2) о методах борьбы с появившейся тогда в Новгороде «ересью». Позиции сторон сводились к следующему.

Нестяжатели выступали с требованием отказа церкви от «стяжания» (т.е. от приобретения земельных и имущественных ценностей) как противоречащего евангельским идеалам и наносящего ущерб авторитету церкви. Нил Сорский утверждал, что приобретение собственности несовместимо с монашеским обетом, обязывающим к отречению от всего мирского, строго аскетическому образу жизни, личному труду как источнику существования. Он проповедовал идеи духовного подвижничества, нравственного совершенствования, призывал к скромности в обрядах и украшениях церкви. Нил Сорский понимал подвижничество не как физическую борьбу с плотью, изнурение ее голодом, всякими лишениями с бесчисленными молитвенными поклонами. Монашеское подвижничество, согласно его убеждению, заключается прежде всего и главным образом в умственном, мыслительном действии. «Кто молится только устами, а об уме небрежет, тот молится воздуху: Бог уму внимает», - говорил он.

Что касается отношений церкви и государства, то Нил Сорский исходил из того, что деятельность церкви должна быть ограничена духовной сферой и ориентирована на помощь человеку в преодолении страстей. Эта сфера не подлежит вмешательству государства.

Ученик Нила Сорского Вассиан Косой (в миру князь Василий Иванович Патрикеев, 1470-1545) тоже выступал против монастырского землевладения, указывая на тяжелое положение монастырских крестьян. Но в его творчестве прозвучал ряд новых мотивов - призыв к терпимому отношению к еретикам и идея независимости церкви от государства.

Стяжатели-иосифляне защищали церковно-монастырское землевладение, мотивируя это тем, что богатство монастырей необходимо для развития церкви. Иосиф Волоцкий отстаивал идею богоустанов- ленности великокняжеской власти и признавал за ней первенство в решении не только гражданских, но и церковных вопросов. В своей книге «Просветитель» он напоминает русскому царю, что, «следуя божественным, пророческим и апостольским текстам и преданию, благочестивые и православные цари и иерархи отправляли в заключение и подвергали жестоким казням вероотступников и еретиков» .

Нередко в спорах о том, как должны сегодня выстраиваться взаимоотношения Церкви и государства, можно услышать ссылки на противостояние нестяжателей и иосифлян, которые вели на этот счёт продолжительную и, как считается, весьма ожесточённую полемику. Так кем в действительности были и те, и другие, и в чём именно заключался их спор, один из главных в XVI веке?

Иосифляне - это последователи святого Русской Православной Церкви преподобного Иосифа Волоцкого (1439-1515), который положил начало крайнему церковно-политическому течению консерваторов, сторонников права монастырей на владение землями и различным имуществом. Их оппонентами стали представители движения нестяжателей, ученики другого русского святого - Нила Сорского (1433-1508), выступавшего за полный отказ монахов от имущества, т.е. нестяжательство.

Разумеется, одними имущественными вопросами разногласия между представителями двух лагерей не ограничивались. Проблема собственности (или отсутствие таковой) возникла отнюдь не из-за страсти отдельных монахов к стяжанию земных благ, а из-за тех духовных препятствий, которые, по мнению нестяжателей, возникали на пути иноков, обременённых имуществом.

И были в ней монастыри. Где жили монахи. Удалившиеся от мира. Чтобы молиться за спасение этого мира. Отдельные монахи жили аскетами и пропитание добывали себе своими руками, как в евангельские времена. Либо тем, что им приносил окрестный люд на безвозмездной основе (в крайнем случае), то есть в обмен на духовную пищу. Эти монахи считали грехом иметь в собственности других людей. Они считали, что человек - образ и подобие Божие, то есть свободен по праву рождения, чист, склонен к любви к ближнему своему. «Бог сотворил человека вполне способным к достижению установленной Им цели, то есть совершенным, как по душе, в умственном и нравственном отношении, так и совершенным по телу» (Пророк Иезекииль. Глава 18-20).

Вместо того, чтобы заниматься исключительно молитвой, «умным деланием» в обособленном скиту, насельникам общежительных монастырей приходилось заботиться о делах мирских - возделывании земли, зарабатывании денег, общении с местным населением, его образовании и т. п. Сторонники нестяжательства считали, что инок должен кормиться исключительно собственным трудом, самостоятельно находить себе одежду и кров, чтобы быть полностью независимым от мира, целиком предать себя воле Спасителя и духовным подвигам.

Иосифляне, напротив, полагали, что именно в этом - помощи простым православным христианам - и заключается миссия инока. Они отстаивали право русских обителей распоряжаться землями и собственностью, что давало монахам возможность заниматься общественно полезной деятельностью: кормить и одевать нищих, лечить больных, просвещать народ и, наконец, способствовать устроению Церкви и государства. Надо сказать, что такая политика, действительно, позволяла многим монастырям устраивать лечебницы, учебные заведения, приюты и т. д.

Нельзя с полной очевидностью сказать, на чьей стороне в этом споре была правда, учитывая, что обсуждение велось по целому ряду церковных вопросов. Считается, что начало полемики иосифлян и нестяжателей было положено на Соборе 1503 года, в ходе которого обсуждалось право монастырей владеть селами. Уже в 1508 году представители двух движений могли спорить об отношении к еретикам и их наказании. При этом известно, что Нил Сорский и Иосиф Волоцкий имели схожие позиции в борьбе с отступниками от правой веры.

Ещё на Соборе 1504 года, на котором обсуждался вопрос о санкциях для ряда жидовствующих, Иосиф стоял за самые суровые меры. По убеждению преподобного, непокаявшихся еретиков следовало казнить, а покаявшихся - отправлять не в монастыри, а в заточение. «Если неверные еретики не прельщают никого из православных, то не следует делать им зла и ненавидеть, когда же увидим, что неверные и еретики хотят прельстить православных, тогда подобает не только ненавидеть их или осуждать, но и проклинать, и наносить им раны, освящая тем свою руку... Таким образом, совершенно ясно и понятно воистину всем людям, что и святителям, и священникам, и инокам, и простым людям - всем христианам подобает осуждать и проклинать еретиков и отступников, а царям, князьям и мирским судьям подобает посылать их в заточение и предавать лютым казням», - писал Иосиф в своём самом знаменитом произведении «Просветитель».

В том же «Просветителе» преподобный Иосиф дискутирует с Нилом Сорским на тему законности монастырского землевладения, но отнюдь не преследования еретиков. К слову, древнейший список «Просветителя» принадлежит никому иному, как преподобному Нилу. Общеизвестным фактом является также и то, что оба святых регулярно посылали друг к другу своих учеников для своеобразного «обмена опытом».

Совершенно очевидно, что теория о противостоянии Нила Сорского и Иосифа Волоцкого является мифом. При жизни они не только не были убеждёнными идеологическими врагами, как это нередко преподносится в публицистической литературе, но являлись друзьями. «Поссорили» их уже в XVIII или, скорее, даже в XIX веке. Хотя и после революции 1917 года идеологи обновленчества - церковного раскола, инициированного советской властью, - спекулировали на теме «хорошие нестяжатели» и «плохие иосифляне» с целью изъятия церковных ценностей, в том числе богослужебных сосудов.

Однако в действительности всё было гораздо сложнее, и вопрос о том, какой принцип организации монашеской жизни наиболее правильный, сегодня также является крайне актуальным, особенно после начала возрождения русских монастырей. Основываясь на многовековом опыте иночества, одни монахи избирают общежительные монастыри, другим подобает уединяться в скиту.

В 1477 году Иосиф стал игуменом, и это обернулось затяжным конфликтом. Дело в том, что при Пафнутии монастырь был особножительный, то есть каждый монах имел свою келью, какое-то хозяйство, мог есть и носить, что хотел (до известного предела). А Иосиф задумал ввести общежитие. Об этой форме монашества я рассказывал в тексте о Сергии Радонежском, который и ввёл её на Руси: всё имущество общее, пища и одежда одинаковые, работы развёрстаны поровну. Такой коммунизм не всем по душе, но является высоким идеалом для некоторых.

И в том, и в другом случаях инок не погрешает против Церкви Христовой, если должным образом исполняет своё послушание. Впрочем, ни один скит не может существовать без монастыря, он всегда будет привязан к той или иной обители. Даже сам преподобный Нил Сорский подвизался в скиту, который был приписан к богатейшему Кирилло-Белозерскому монастырю.

Так или иначе, но с чисто исторической точки зрения победу одержали иосифляне. Они составляли большинство на Стоглавом соборе 1551 года, в ходе которого за монастырями в очередной раз было закреплено право владеть землями, что активно поддержал царь Иван Грозный и его приближённые. В дальнейшем именно иосифляне станут своего рода опорой престола и государственности. Они будут поддерживать учреждение опричнины, выступать в качестве идеологов симфонии властей - церковной и монархической, как установленной Самим Богом.

Таким образом, история противостоянии иосифлян и нестяжателей касается в первую очередь последователей святых Иосифа и Нила, а не самих преподобных. Этим объясняется и тот факт, что оба эти подвижника, с такими, казалось бы, разными воззрениями, были канонизированы Русской Церковью и до сих пор остаются любимыми покровителями православных христиан.

иосифлян нестяжатель идеология

Противостояние между двумя течениями внутри Русской православной церкви, нестяжателями и иосифлянами, - вопрос, вроде бы обстоятельно изученный в нашей науке, не представляющий особых загадок и проблем для исследователя. Известно, что эта полемика началось при Иване III, а окончательно завершилась во время правления Грозного; что иосифляне - сторонники и последователи Иосифа Волоцкого (1439/40 - 1515) - отстаивали идею богатой, могущественной церкви, владеющей имуществом и земельными угодьями («Церкви богатство - Божье богатство»), а их оппоненты во главе с Нилом Сорским (1433 - 1508) проповедовали «нестяжание», т.е. призывали церковь отказаться от земных богатств.

Между тем, дискуссия по поводу того, позволительно ли церкви владеть имуществом, была лишь одной стороной этого спора - стороной наиболее известной, но не единственной и, наверное, даже не самой главной. Ведь учение нестяжателей (или «заволжских старцев») и иосифлян касалось не только вопроса о том, какой должна быть церковь - «богатой» или «бедной». Их концепции бежду тем, были гораздо шире и выходили далеко за рамки внутрицерковной проблематики, включая в себя также определенное видение православной веры, определенное представление о положении церкви в государстве и обществе, о рамках взаимодействия духовной и светской власти, о природе царской власти, ее компетенции, пределах и обязанностях. Поэтому можно говорить о том, что полемика между нестяжателями и иосифлянами была, в широком смысле, столкновением двух мировоззрений, двух общественно-политических идеалов и, в конечном итоге, двух векторов развития страны. К сожалению, в таком контексте она рассматривается значительно реже.

Данная статья - попытка несколько переломить эту тенденцию и произвести анализ общественно-политических доктрин нестяжателей и иосифлян с точки зрения борьбы двух альтернатив политического развития формирующегося Российского государства. Такой анализ чрезвычайно важен нам для адекватного осмысления собственного прошлого. Политическая концепция иосифлян интересна, прежде всего, по той причине, что они фактически стояли у истоков русского самодержавия, дав моральное и идеологическое обоснование абсолютной царской власти; их идеями питался Иван Грозный, устанавливая в стране режим неограниченной личной власти и учреждая опричнину. С другой стороны, куда более «либеральная» доктрина «заволжских старцев», оставлявшая личности определенную степень внутренней свободы в государстве, противостоявшая идее огосударствления церкви, предполагавшая создание в стране сословно-представительных институтов (например, именно под влиянием нестяжателей в России был созван первый Земский собор) примечательна с той точки зрения, что это был совершенно другой путь, по которому могло пойти русское общество. Условно говоря, путь не «авторитарно-деспотический», а «протогражданский», содержавший возможности для развития институтов общественного участия, ограничения царской власти и т.д. А если этот путь существовал (пусть в итоге Россия и пошла другой дорогой), если в течение нескольких десятилетий между двумя противоборствующими партиями шла острая идейная и политическая борьба, можно ли согласиться с расхожим представлением о политической отсталости, косности московского общества, которому монгольское нашествие якобы изначально задало азиатскую, деспотическую парадигму развития? Подобные вопросы и соображения и заставили нас обратиться к выбранной теме.

Итак, в чем же состояли общественно-политические концепции иосифлян и нестяжателей? Начнем с идеологии «заволжских старцев». Основатель этого течения Нил Сорский, будучи на Афоне, испытал серьезное влияние мистического православного учения - исихазма. Поскольку исихазм основывался на идее единения человека с Богом, возможности для людей непосредственно созерцать Божественную сущность путем нравственного самосовершенствования, размышления и определенных медитативных практик, для Нила и его последователей религия была, в первую очередь, не фактом общественной жизни, а личным делом каждого человека. И мысль об этом, открывавшая возможность для непосредственного общения человека с Богом, была фундаментальной в мировоззрении «заволжских старцев»: главное в жизни совершается не во внешнем по отношению к нам мире, бренном и непостоянном, а внутри нас, в душе. Из нее вытекал, во-первых, известный призыв к церкви отказаться от земных богатств (та самая проповедь «нестяжания»), ибо для надлежащего устройства внутренней, духовной жизни от служителя церкви требуется достижение максимальной свободы от внешнего мира, от различных мирских благ. Сребролюбие же привязывает нас к земному, мешает очистить помыслы для духовного «делания», вот почему этот недуг, по выражению Нила, «злее всех» прочих. Как он пишет в своем «Уставе о скитской жизни»: «Не только же золота, серебра и имущества подобает нам избегать, но и всех вещей сверх жизненной потребности… Это нас к душевной чистоте направляет». Более того, нестяжатели выступали также против богатого церковного убранства: «нам сосуды золотые и серебряные, даже и священные не подобает иметь».

Во-вторых, нестяжательское представление о православной вере как о глубоко личном акте внутреннего духовного «делания» и несколько отстраненное отношение к этому миру, как «лежащему во зле», имело большое значение для понимания социальных функций и задач духовной и светской власти: «заволжские старцы» были ярыми противниками огосударствления церкви, им гораздо ближе была модель разделения сферы светской и церковной, им был свойственен призыв к большей религиозной свободе и мягкому отношению к еретикам. Нил Сорский считал, например, что еретиков не следует предавать смертной казни, в отношении них нужно действовать «словом» - дискутировать, убеждать, молиться за них; раскаявшихся еретиков следует снова принимать в лоно православной церкви.

Идеи определенной религиозной свободы и, в известном смысле, духовной автономии человеческой личности, которые проповедовали нестяжатели, естественным образом проецировались и на собственно политическую сферу. Им была чужда этатистская доктрина иосифлян, о которой подробнее речь пойдет ниже, доктрина, передававшая государству право управлять телами и душами подданных, ставившая власть государя выше каких бы то ни было общественных институтов. Политические воззрения «заволжских старцев» были намного «мягче», они оставляли обществу и личности больше свободы и самостоятельности, им претил всесторонний диктат государства, их политический идеал - это справедливый правитель, управляющий в тесном взаимодействии и согласии со своими подданными. И не случайно именно в среде нестяжателей и близких к ним московских интеллектуалов XVI в. появляется идея некоего общеземского совещания, которое должно было привлечь к управлению государством представителей общества.

Об этом говорил Василию III Максим Грек, призывая великого князя выслушивать «всех, могущих советовати, что полезно обществу и времени предстоящее… аще [хотя] и от худейшего будет речена (здесь и далее в цитатах курсив мой - Д.Л.)», иными словами Максим Грек настаивал на том, что князю следует пользоваться советами не только своих приближенных, но и простых подданных. В «Истории о великом князе Московском» Андрей Курбский формулирует ту же самую мысль: «царь должен искати добраго и полезнаго совета не токмо у советников, но и у всенародных человек».

Но наиболее ярко эта идея выражена в «Беседе преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев», анонимном политическом памфлете времен Ивана Грозного, где утверждается, что царю следует «безпрестанно всегда держати… при собе» «вселенский совет… от всех градов своих и от уездов градов тех».

То, что «Валаамская беседа» вышла из среды нестяжателей, не вызывает сомнения - ее автор в ходе всего повествования настаивает на том, что «иноки» должны быть «отставлены» «от всего суетного и мирского», что они не должны иметь дел с крестьянами и «сокровища собирати всякия»: «А вотчин и волостей со христианы отнюдь иноком не подобает давати, то есть иноком душевредно». Роль монашества в государстве должна сводиться к тому, чтобы думать о спасении души, молиться за себя и других православных. Управление же всеми землями и подданными - задача царя, он не может передать часть своей земли и подвластных ему людей под юрисдикцию церкви, в противном случае он не имеет права именоваться «самодержцем», ибо «держит» свое государство уже не сам, а вместе с церковниками. Такому царю лучше вообще лишиться власти: «степень и жезл и царский венец с себя отдати». Потому что «аще где в мире будет власть иноческая, а не царских воевод, тут милости Божия несть». Но при этом автор «Беседы» настаивает, что постоянное совещание правителя с советниками и выборными от общества не только не лишает его титула самодержца, но, более того, только так и можно правильно управлять государством, и только такое политическое устройство угодно Богу: «Не с иноки Господь повелел царем царство и грады и волости держати и власть имети, [а] с князи и з боляры и с прочими с миряны…».

Мысль о необходимости участия общества в решении государственных вопросов развивается в своеобразном приложении к «Беседе» - в т.н. «Ином сказании», где автор предлагает модель управления страной, при которой царь осуществляет власть совместно с двумя постоянно действующими совещательными органами. Первый - это уже упоминавшийся «вселенский совет», включающий в себя выборных от различных территорий. Его главная цель - доводить до царя общественное мнение по самым разным государственным вопросам. В «Беседе» указывается, что правителю следует каждый день расспрашивать выборных «про всякое дело мира сего». Второй орган - это совет из «разумных мужей, мудрых и надежных приближенных… воевод и воинов». Он тоже должен неотступно находиться при государе - царю не следует «ни на един день» распускать его. Если «вселенский совет» подразумевал, по-видимому, нечто вроде Земского собора, то совет «разумных мужей» - аналог Боярской думы или скорее даже польско-литовского сейма, объединявшего представителей военного сословия. Задача этого «синклита» - соединить «царскую мудрость» и «валитов разум» воинов, иными словами давать государю различные советы («ведомо да будет царю самому про все всегда самодержства его»), а также следить, чтобы не было злоупотреблений со стороны приближенных к царю вельмож, «приказных людей» и прочих (бороться со «всякия неправды»).

Таким образом, аристократия, военное сословие, а также «демос» в лице выборных от городов и уездов - это та сила, на которую необходимо опираться государю при управлении страной. В этом состоит его истинная «царская мудрость».

Важно отметить, что в начале царствования Ивана IV эта нестяжательская идея «вселенского совета» получила свое практическое воплощение. Как известно, в первое десятилетие правления Грозного ключевыми фигурами в его правительстве («Избранной раде») являлись люди, так или иначе связанные с лагерем нестяжателей или сочувствовавшие их взглядам - Сильвестр, Алексей Адашев, Андрей Курбский. И в условиях острого социального кризиса конца 40-х гг. XVI в., вызванного существенным подрывом доверия к власти, когда по столице и другим русским городам прокатилась мощная волна народного недовольства, «Избранная рада» во главе с Адашевым, приступает к серьезным государственным реформам, первой из которых стал созыв Земского собора в 1549 г. - «собора примирения».

На несомненную связь между появлением в России сословно-представительного органа и политической доктриной нестяжателей обращает внимание и В.О. Ключевский. Он указывает, что из анализа публицистики XVI в. «видно, как вопрос о земском представительстве занимал людей одинакового с Вассианом и Курбским образа мыслей и становится понятно, как в правительстве царя Ивана могла возникнуть мысль о таком соборе». Упомянутый историком «Вассиан» - это Вассиан Патрикеев, видный нестяжатель, ученик Нила Сорского.

Кстати, «Избранная рада» провела и достаточно демократичную реформу местного самоуправления: если раньше уезды и города Московского государства управлялись с помощью царских наместников, то теперь населению было предоставлено право полностью взять местные дела в свои руки, сформировав выборные земские институты (старост, земских дьяков и целовальников), которые должны были отправлять фискальные, судебные и полицейские функции. Это тоже довольно интересный штрих, иллюстрирующий ту «политическую философию», которую исповедовали нестяжательские деятели «Избранной рады».

Что касается политической идеологии иосифлян, то их концепция претерпела существенную эволюцию. Первый ее вариант был разработан на рубеже XV-XVI вв., когда они находились в оппозиции Ивану III. Оппозиционность Иосифа Волоцкого и его сподвижников была связана с тем, что, во-первых, в это время государь, опираясь на идеи Нила Сорского, вынашивал планы проведения секуляризации церковных земель (не случайно на церковном соборе 1503 г. Иван III поручает Нилу произнести речь против монастырского землевладения); во-вторых, иосифляне были недовольны тем, что великий князь ничего не делал для искоренения «ереси жидовствующих» и даже приблизил к себе некоторых еретиков - дьяка Федора Курицына и протопопа Алексея.

В это время Иосиф Волоцкий в своем труде «Просветитель» отстаивал идею, что властитель выполняет божественное предназначение, оставаясь при этом простым человеком, допускающим, как и все люди на земле, ошибки, которые способны погубить не только его самого, но и весь народ. Иосиф учил, что царя надо почитать и слушаться, но так как цари властны только над телом, а не над душой людей, то им следует воздавать честь царскую, а не божественную, повиноваться им «телесно, а не душевно» (в духе евангельской максимы «кесарю кесарево(то время, когда тот был на стороне нестяжателей.рашений - иконобоческое льку, опираясь на них, можно было конфисковать, а Божие Богу»). Более того, надо слушаться и почитать лишь царя благочестивого, правдивого. Если же правитель, будучи поставлен Богом над людьми, сам находится во власти грехов и страстей, он «не Божий слуга, но диавол, и не царь, но мучитель», и ему можно не только не подчиняться, но и, более того, оказывать сопротивление, как это делали, например, первые христиане во времена Римской империи. Также Иосиф Волоцкий заявлял, что царь - не первое лицо в государстве, ибо над светской властью стоит власть духовная, и церкви нужно «поклонятися паче», чем правителю.

Таким образом, первоначально иосифляне заявляли о возможности обсуждать и критиковать личность и действия царя, ибо не всякая власть от Бога, но бывает и от дьявола, кроме того они отстаивали приоритет «священства» над «царством».

Но позже, после церковного собора 1504 г., когда Иван III все-таки выступил на стороне иосифлянского духовенства, отказавшись от идеи секуляризации и санкционировав расправу над еретиками в духе «святейшей инквизиции», Иосиф не только смягчает свою позицию в отношении светской власти, но и переходит к прямо противоположным утверждениям.

Он вырабатывает теократическую теорию освященной Богом абсолютной власти самодержца (окончательно эта концепция сложилась уже при преемнике Ивана III Василии Ивановиче). В последнем, шестнадцатом «Слове» своего «Просветителя», написанном уже в период союза с государем, Иосиф обращается к правителям, говоря: «Бог посадил вас вместо Себя на престолах ваших». И дальше заключает: «… царь естеством подобен всем людям, властью же подобен Богу Вышнему»; т.е. в новой интерпретации Волоцкого божественное происхождение власти предполагает и ее божественные функции. Коль скоро в мире не существует ничего, что способно противиться власти всемогущего Бога, то и царская власть, подобная ей, - абсолютна, не имеет ограничений и противовесов, она распространяется на все и вся в государстве, в том числе и на религиозную сферу. Поэтому именно государству следует передать такие функции, прежде находившиеся в ведении церкви, как заботу о спасении душ подданных, а также борьбу с еретиками.

Царь отвечает за своих подданных перед Богом, он обязан заботиться о них, защищать от всякого вреда, душевного и телесного. И потому главной задачей великокняжеской власти является охрана истинной веры, преследование еретиков, которые хуже, чем разбойники или убийцы, т.к. они развращают души людей (в отличие от нестяжателей иосифляне настаивали на том, что еретиков следует нещадно истреблять, по выражению новгородского архиепископа Геннадия «жечи да вешати»). А если в деле соблюдения чистоты веры главенствующая роль принадлежит царю, а не церкви, это неизбежно ставит ее в подчиненное положение по отношению к государю. Поэтому согласно новой логике Волоцкого, царь уже имеет высшую власть в вопросах церковного управления, именно ему Бог передал «и церковное, и монастырское, и всего православного христианства власть и попечение».

Получалось, что согласно такой этатистской концепции государство, во-первых, вторгалось в чисто духовную сферу (борьба с еретиками, ответственность за души подданных), а, во-вторых, ставилось над церковью и обществом, получая ничем не ограниченные полномочия. К тому же уподобление власти царя божественной власти неминуемо должно было привести (и привело) к требованию единоличного правления - царь не нуждается в советниках, как Бог не требует ни у кого помощи, проводя свою волю и управляя миром.

Провозглашение власти царя богоподобной делало ее подлинно абсолютной, не имеющей пределов, священной для подданных, которые должны были лишь безусловно повиноваться воле монарха. Непослушание правителю - не только преступление, но еще и грех. Потому-то в одном из своих посланий Иосиф Волоцкий и призывает «работать» на царя как на «Господа», а не как на человека; а митрополит Даниил, ближайший соратник и последователь Волоцкого, провозглашает вслед за своим учителем, что властям нужно повиноваться «яко не властелем, но Богови». Разумеется, что правитель, обладающий такой властью, не может стоять по отношению к обществу в правовых отношениях, здесь не может быть и речи о взаимных обязанностях государя и народа, в рамках теократической теории такая мысль выглядит просто кощунственной.

Нестяжателям, напротив, идея об обязанностях власти перед народом кажется естественной. Скажем, князь Курбский в письме Грозному выделяет две основные функции царской власти - «справедливый суд и защита» подданных. Заботиться о народе призывает и «Валаамская беседа»: «Подобает и царем из миру с пощадою собирати всякие доходы и дела делати милосердно, а не гневно». Максим Грек говорит, что царю следует радеть о подвластных ему людях, т.к. от этого зависит процветание и крепость его державы, царь на земле должен быть справедлив, как справедлив Небесный Владыка. Правитель обязан защищать «правду» в государстве, которую Максим Грек понимает, в первую очередь, как следование справедливым законам: «Правда, сиречь [т.е.] прав суд». Любопытно, что Максим Грек ссылается, как на образец, на европейские государства, где хоть и господствует «латинская» ересь, тем не менее, «правда» существует: «Аще и латина суть по ереси, но всяким правосудием и человеколюбием правят».

При этом было бы неверно полагать, что нестяжатели опровергали тезис о богоустановленности власти. Для средневекового человека мысль, что правитель - помазанник Божий, была естественной. Мы знаем, что и на Западе теория общественного договора возникает лишь в XVII в. Но тут все дело в нюансах, в интерпретации тезиса о богоустановленности. Нестяжатели, признавая, что «нет власти не от Бога», не наделяли правителя божественными полномочиями. Ответственность царя перед Богом, считали они, не противоречит его ответственности перед людьми, а помазание от Всевышнего не уподобляет суверена самому Творцу. Например, в «Валаамской беседе» земные владыки критикуются порой довольно жестко: «Властители наши… неистовством несытного сребролюбия разжигаемые, обидят, лихоимствуют, хитят имения и стяжания вдовиц и сирот, всякие вины замышляющие на неповинных…». Т.е. правители - это обычные грешные люди, которые «по простоте своей» часто совершают ошибки, потому царю и следует править не единолично, а «с советники совет совещевати о всяком деле».

Максим Грек к совету с подданными добавляет еще и необходимость церковного контроля за властью. В его толковании «священство» и «царство» суть два начала, которые действуют в государстве взаимосвязано, он называет это «богоизбранным супружеством». Предназначение светской власти - защита от внешних врагов и обеспечение мирной жизни подданных; миссия церкви - духовное просвещение и помощь в деле спасения души. Максим Грек почти дословно повторяет начальный вариант концепции Иосифа Волоцкого, заявляя, что царь должен обуздывать свои страсти и пороки, помня о христианских добродетелях, в противном случае он «мучитель», а не подлинный самодержец, и обязательно примет возмездие от Бога. И в этом смысле задача церкви состоит в том, чтобы направлять «царские скипетры на лучшее», не давать царю превратиться в «мучителя», не позволять отступиться от божественных заповедей.

Таким образом, для нестяжателей подлинно христианский богоизбранный государь - это правитель, сознающий свою высокую ответственность перед Богом и людьми, человек, призванный следовать высокой моральной планке, которая задана его уникальным положением помазанника Божия. У иосифлян же цари не просто избраны и посажены на престол Богом, они сами стали почти богами. По верному замечанию М.А. Дьяконова, «это уже не теория божественного происхождения царской власти, а чистое обожествление личности царя». Более того, в концепции иосифлян даже сама фигура царя и его изображения становятся предметом религиозного культа, совсем в духе какого-нибудь древнего языческого царебожия: например, Инок Зиновий Отенский провозглашает, что «когда вносится в города царский образ, то не только простые земледельцы и ремесленники, но и воины, городские старейшины, честнейшие сановники, воеводы и синклиты, встречают его с великой честью и поклоняются царскому образу, как самому царю».

В результате, стараниями иосифлян, складывается совершенно иное понимание самого титула «самодержец» - если раньше он обозначал правителя, обладающего независимой, суверенной властью (именно в этом смысле «писался» самодержцем Иван III после свержения монгольского ига), то теперь самодержавие стало пониматься, прежде всего, как самовластие, как власть сакральная, освященная самим Богом, даже равная Богу, а значит независимая от каких-либо социальных институтов, в том числе и от церкви. Поэтому и не удивительно, что новгородский архиепископ Феодосий, сторонник иосифлян, обращаясь с посланием к Ивану IV, подчеркивает, что делает это «яко ученик учителю, яко раб государю».

И если мы вспомним историческую ситуацию, в которой происходила борьба между иосифлянами и нестяжателями (после свержения монгольского ига и складывания централизованного государства великокняжеская власть усилилась как никогда прежде, московские правители стали называться государями и царями «всея Руси», завели пышный двор и т.д.), нам станет понятно, почему иосифлянская идеология стала таким соблазном для власти - соблазном, которому она не смогла сопротивляться, даже если ради этого и пришлось отказаться от притязаний на огромный земельный фонд церкви. Ибо вооружившись доктриной царебожия, окружив себя священным ореолом и соответствующей мифологией, московские правители становились недосягаемыми для любых форм общественного контроля, они получали реальную возможность стать подлинно абсолютными властителями.

Чтобы стало понятнее, о каких «формах общественного контроля» идет речь применительно к московскому самодержавию XV-XVI вв., приведем один пример - во время знаменитого стояния на реке Угре Иван III решил покинуть войско, передав командование сыну, и вернуться в столицу. Но этот шаг вызвал такое негодование московского посада, к которому присоединилось и духовенство во главе с ростовским епископом Вассианом, публично называвшим Ивана Васильевича «бегуном» и всячески упрекавшим его в малодушии, что великому князю пришлось жить какое-то время не в Кремле, а за городом в Красном Селе: «Нача же вл[а]д[ы]ка Васиан зле гл[агола]ти кн[я]зю великому, бегуном его называа…а гражане роптаху на великог[о] кн[я]зя. Тог[о] ради кн[я]зь велики не обитав в граде на своем дворе, бояся гражан мысли злыа поиманиа, тог[о] ради обитовав в Красном селце». Это был довольно своеобразный, неинституциализированный, неформальный тип контроля за властью, который оказался возможен в условиях незрелого, еще формирующегося государства, где большую роль играло «низовое общественное мнение» (по удачному выражению А.В. Карташева) - тот самый московский посад, который «роптаху» на Ивана III, - а также церковь, тогда еще достаточно независимая от светской власти, а потому часто выступающая от имени общества и в его интересах. Эту особенность церкви как общественного, а не государственного института на Руси хорошо выразили авторы одной из монографий по политической истории России: «Одна из главных светских обязанностей митрополита заключалась в "печаловании" царю, указании власти на "неправедность" ее действий. Обычай, который в те времена был важнее писаного закона, запрещал князю не прислушиваться к митрополичьему "печалованию", которое таким образом служило инструментом политической адвокатуры и обратной связи великого князя с его подданными». После утверждения иосифлянской теократической идеологии церковь естественно лишилась свойственной ей прежде «религиозно-общественной» функции. Ее заменила «религиозно-этатистская», т.е. из инструмента влияния общества на власть церковь постепенно стала средством влияния власти на общество. Это было отправной точкой на пути превращения церкви в часть государственного аппарата (окончательно этот процесс завершился после церковного раскола и петровских реформ).

Таким образом, союз между властью и иосифлянами стал взаимовыгодной сделкой: московские правители оставляли церкви ее привилегии, в первую очередь, земельные владения, а церковь в обмен на это соглашалась подчиниться государству, признать, что «царство» выше «священства», и обосновать идеологически неограниченную власть русских самодержцев.

Кстати сказать, иосифляне имели самое непосредственное отношение и к разработке идеологемы «Москва - Третий Рим», сыгравшей большую роль в сакрализации верховной власти в России. Основная часть текстов, обосновывающих эту концепцию, вышла из иосифлянской среды, как, например, знаменитые послания старца Филофея, который объявлял Василия III главой церкви и советовал ему активнее вмешиваться в ее дела. Новый религиозный статус Москвы как «Третьего Рима» делал ее центром всего христианского мира и провозглашал русского самодержца наследником Византии, единственным защитником православия на Земле и единственным подлинно христианскими правителем. Следствием этого стал такой титул московских государей, утвердившийся в XVI в.: «благородный, христолюбивый, вседержавный, превысочайший, всесветлейший, Богом избранный государь, самодержец вечных, истинный наставник христианской веры, браздодержатель святых Божьих церквей, престолов всех епископов…».

Тем не менее, нельзя сказать, что победа над нестяжателями далась иосифлянскому духовенству легко. Еще в течение нескольких десятилетий эти два направления упорно борются между собой, и периодически нестяжателям как будто удается взять реванш. Так, в начале правления Василия III нестяжатели снова в фаворе, великий князь приближает к себе Вассиана Патрикеева и Максима Грека, в 1511 г. митрополитом становится тесно связанный с «заволжскими старцами» Варлаам. Но с 1522 г., после того, как на митрополичью кафедру был поставлен ученик Иосифа Волоцкого Даниил, нестяжатели опять попадают в опалу. Ситуация в очередной раз кардинально меняется в первые годы царствования Грозного - во времена «Избранной рады», многие члены которой, как мы уже упоминали, относились к лагерю нестяжателей. Но вскоре Грозный, начав тяготиться ситуацией, при которой он, по его собственному выражению, «государь только на словах», пошел на разрыв с кругом Сильвестра и Адашева, предпочтя коллегиальному управлению «самодержавство», идеологической основой которого стала политическая доктрина иосифлян. Показательно, что первые расхождения с «Избранной радой» начинаются у Грозного после того, как царь посещает в мае 1553 г. Песношский монастырь и имеет долгую беседу с одним из виднейших иосифлян, племянником Иосифа Волоцкого, Вассианом Топорковым.

Вторая половина царствования Грозного, связанная с опричниной, стала временем окончательного торжества иосифлянской идеологии в политической и религиозной сферах.

Связь между опричниной и учением иосифлян представляется нам вполне конкретной и очевидной. Опричный террор был, разумеется, не только проявлением безумств и параноидальных склонностей царя, но еще и попыткой практической реализации абсолютистских идей, на которых воспитывались русские самодержцы усилиями иосифлян с начала XVI в. Для того, чтобы в этом убедиться, достаточно изучить знаменитую переписку царя с беглым князем Андреем Курбским.

Как известно, переписка началась вследствие того, что Курбский, который командовал русскими войсками в Ливонии, опасаясь опалы после ряда военных неудач, оставил в 1564 г. армию и бежал в Польшу, где поступил на службу к польскому королю. Желая оправдаться, может быть не столько перед царем, сколько перед современниками и потомками, Курбский пишет послание Грозному, обвиняя того в несправедливых гонениях и репрессиях. Царь отвечает на письмо, так завязывается переписка, которая включает в себя три письма Курбского и два - Ивана IV. Читая эти послания, можно видеть, что здесь полемизируют между собой не просто два человека, осыпающие друг друга взаимными обвинениями, упреками, а иногда и оскорблениями, тут сталкиваются еще и два политических идеала, идеал нестяжателей (Курбский) и иосифлян (Грозный).

Собственно и сами оппоненты (по крайней мере, Андрей Курбский безо всякого сомнения) идентифицируют себя в логике этого идеологического противостояния. Так, князь, противопоставляя два периода - «Избранной рады» и единоличного правления Грозного (естественно, идеализируя первый и упрекая царя за второй), прямо указывает, что столь гибельная для России перемена случилась именно под влиянием иосифлянских идеологов: «Что поистине достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то уже давно исчезло по молитвам и советам Вассиана Топоркова, из среды лукавейших иосифлян…». Курбский вообще очень тепло отзывается о нестяжателях и всегда исполнен желчи, когда речь заходит о «презрелых иосифлянах». Скажем, в написанной в 1573 г. «Истории о великом князе Московском» Курбский называет Вассиана Патрикеева «святым и добродетельным», сравнивает его с Иоанном Крестителем, добрых слов удостаивается и «философ Максим» (Максим Грек), учеником и последователем которого считал себя Курбский. Разрыв с нестяжателями Курбский находит едва ли не главной ошибкой отца Грозного Василия III.

Гармоничное политическое устройство Андрей Курбский видел в наличии при царе совещательных и представительных институтов. Князь утверждает, что царю следует править не единолично, но сообща с ближайшими советниками («избранными и достойными мужами»), а также, призвав к себе «всенародных человек» (выборных от народа). Все это было близко политическому идеалу нестяжателей. Интересно, что в сочинениях Курбского есть несколько пассажей, в которых князь защищает ценность человеческой свободы, например, он упрекает Грозного в «лютости власти», с горечью указывает царю, что тот «затворил царство Русское, свободное естество человеческое, словно в адовой твердыне». Самого Ивана Васильевича Курбский сравнивает с царем Иродом, который в христианской традиции стал синонимом тирании и жестокости.

В свою очередь послания Грозного проникнуты теократическими воззрениями в духе Иосифа Волоцкого. В письмах царя постоянно проскальзывает негодование против высшего совета, ограничивавшего царскую власть. В противоположность Курбскому Грозный последовательно отстаивает принцип единовластия: правителю нужно самому «держать свое царство в своих руках, а своим рабам не давать господствовать». Важнейшая идея обоих посланий Грозного, унаследованная им от иосифлян, состоит в том, что сопротивление воле царя равнозначно сопротивлению Богу, ибо царская власть установлена свыше. Он понимает свое правление как земное наместничество Бога, ибо подданные вручены ему самим Всевышним. На обвинение Курбского в гордыни Грозный пишет: «Станем рассуждать, кто из нас горд: я ли, требующий повиновения от рабов, данных мне от Бога, или вы, отвергающие мое владычество, установленное Богом?». Тот, кто повинуется царю, повинуется Богу, а сопротивляться власти правителя (причем какой бы он ни был, добрый или злой), - значит губить свою душу. По убеждению Грозного, это - «наихудший из грехов», и царь не раз грозит Курбскому Страшным судом за измену государю и бегство в Литву.

Единственная связь царя со своими подданными состоит в том, что правитель является ответчиков перед Богом за грехи своего народа: «Верю, что мне, как рабу, предстоит суд не только за грехи свои, вольные и невольные, но и за грехи моих подданных, совершенные из-за моей неосмотрительности». Царь поставлен Богом на казнь злым, а добрым на милость: «Апостол сказал: "К одним будьте милостивы, отличая их, других же страхом спасайте, исторгая из огня"» - имеется в виду, по-видимому, адский огонь. Наказывая злодеев, вразумляя их, царь спасает их от гиены огненной, тем самым Грозный берет на себя божественные функции, играя роль наместника Бога на земле.

Если квинтэссенцией западноевропейского абсолютизма стала фраза Людовика XIV «государство - это я», то его российский «собрат», вооружившись иосифлянской доктриной, пошел еще дальше и захотел воплотить в своем лице не только государство, но еще и церковь со Всевышним (в западноевропейской традиции король был носителем светской власти, непосредственным же наместником Бога на земле считался папа Римский).

Таким образом, в теории царской власти, которую формулирует Грозный в переписке с бывшим фаворитом, самодержавие есть власть священная, божественное происхождение которой служит, прежде всего, для обоснования ее полной независимости от общества, от церкви, от каких бы то ни было человеческих, социальных установлений. Показательно, что в одном из своих посланий королю Швеции Юхану III Грозный язвительно сравнивает шведское политическое устройство с тем, как управляет крестьянский «староста в волости», имея в виду, что король осуществляет власть не единолично, а вместе с советниками, духовенством и «всей Шведской землей». По мнению Грозного «у великих государей таких обычаев не бывает». Царь - это нечто большее, чем просто институт в государстве, это некое сакральное начало, выше которого только сам Господь.

Опираясь на такое понимание самодержавия, Грозный устанавливает в стране систему власти, основанную на терроре против аристократии, собственного народа (разгром Новгорода, Твери, Ивангорода, ряда других городов) и той части церкви, которая не могла принять эту антиобщественную политику (низложение митрополитов Афанасия, Германа и Филиппа, выступавших против опричнины; убийство митрополита Филиппа, игумена Печерского монастыря Корнилия и др.). В это же время учение нестяжателей было официально объявлено ересью.

Казалось, что цель Грозного достигнута: любой намек на оппозицию был вырван с корнем, власть царя стала по-настоящему беспредельной. «Все дрожало, все безмолвно повиновалось» - слова, сказанные когда-то Пушкиным в отношении Петра I, подходят здесь как нельзя кстати. Но цена установления такого самовластия оказалось просто чудовищной для государства - политика Ивана IV вывала тяжелейший социально-экономический и политический кризис, известный как Смутное время. Смуту невозможно объяснить без царствования Грозного, события Смутного времени едва ли уместно интерпретировать лишь как кризис в самой русской элите (боярские интриги, прекращение династии Рюриковичей и т.д.). Как верно отметил Н.Н. Алексеев, только видя в Смуте глубокие социальные и политические корни, мы сможем понять, «почему сравнительно незначительные династические вопросы вдруг… начинают поднимать тысячи людей, вести их на смерть, сталкивать с другими тысячами и приводить общественную жизнь в состояние небывалого кризиса». Непосредственное влияние Грозного на этот кризис (помимо беспрецедентного экономического разорения страны) состояло в том, что опричный террор нанес серьезный удар по традиционному восприятию самодержца в русском общественном сознании как защитника, гаранта мира и справедливости, что неминуемо вело к кризису легитимации власти. Не случайно англичанин Джером Горсей, находясь в тот момент в России и отмечая «всеобщую ненависть, подавленность, страх и недовольство во всем… государстве», пророчески предсказал, что страна стоит на пороге гражданской войны. Для погружения страны в хаос достаточно было появления сколько-нибудь серьезного катализатора общественного недовольства. Им стали три подряд неурожайных года (1601-1603), после которых в Московском государстве началась, прямо по Гоббсу, «война всех против всех».

Пирровой оказалась и победа иосифлянского духовенства над своими оппонентами - очень скоро им пришлось испытать на себе унижения и репрессии со стороны своего царственного ученика. Как верно заметил Александр Янов, иосифляне «думали, что возвеличивая царя до небес и соблазняя его самодержавной властью, смогут держать его в своих руках. Оказалось, что они выпустили на волю чудовище». Во время опричнины Грозный, который почувствовал вкус неограниченной власти, не стесняясь, чинил в отношении церкви настоящий произвол: заставил духовенство осудить и лишить сана митрополита Филиппа, одного из видных иосифлян (позже Филипп был задушен по приказу царя); царь разорил и ограбил множество богатых церквей и монастырей в новгородской и псковской земле во время своих карательных походов; отменил жалованные грамоты, освобождавшие монастыри от податей и повинностей, и вернул их лишь после уплаты огромных денег. Поистине, «кто сеет ветер, тот пожнет бурю».

Итак, важнейшей частью полемики нестяжателей и иосифлян была дискуссия вокруг социально-политической проблематики, включая споры по поводу правильного политического устройства, взаимоотношений власти и общества, светской и духовной власти и т.д. Иосифлянская политическая концепция (главные идеологи - Иосиф Волоцкий, Иван Грозный) основывалась на идее жестко централизованного государства, во главе которого стоит единоличный правитель, обладающий сакральной абсолютной властью. Эта власть в одинаковой степени распространяется на всех подданных вне зависимости от социального статуса, происхождения и т.д., а также на все сферы государства и общества, в том числе, на духовную (вплоть до того, что царь «огнем и мечом» должен бороться с религиозным инакомыслием среди своих подданных).

Главные отличия политической доктрины нестяжателей (Максим Грек, «Валаамская беседа», Андрей Курбский) состояли в том, что она не наделяла правителей богоподобной безграничной властью, не окружала личность царя сакральным ореолом, также ей был чужд этатистский пафос иосифлян - нестяжатели ориентировались не только на интересы государства, они легитимировали и интересы общества, размышляли не только об обязанностях подданных по отношению к государю, но и о долге правителя перед народом. Отвергая единоличную власть как принцип, нестяжатели настаивали, что царь должен управлять страной в опоре на подданных, в тесном взаимодействии с ними. Нестяжательская идеология предполагала также существование определенных институтов, независимых от власти, в первую очередь, церкви.

В нашей историографии, особенно в советский период, нестяжателям часто вешали ярлыки «реакционеров», защитников «старобоярских порядков», которые якобы хотели вернуть страну в эпоху феодальной раздробленности. В то время как иосифляне считались стороной «прогрессивной», ибо выступали за дальнейшую централизацию государства и сильную царскую власть, что было более созвучно духу времени - повсюду в Европе тогда шел переход от феодализма к абсолютным монархиям. Но истинность этого тезиса, на наш взгляд, весьма сомнительна. Идеал нестяжателей был проекцией в будущее, а не возвратом в прошлое.

Во-первых, Россия в лице нестяжателей почти одновременно с Европой фактически поставила вопрос о церковной Реформации - по сути, «заволжские старцы» поднимали те же проблемы, что волновали западноевропейских протестантов. Это идеи «личной веры», секуляризации монастырских земель, ликвидации монашества (Вассиан Патрикеев), критика внешней, обрядовой стороны религии (Троицкий игумен Артемий и Феодосий Косой). Последний, например, призывал отказаться от поклонения иконам, от почитания мощей святых и даже от поклонения кресту; так же, как представители пуританской секты квакеров, Феодосий отрицал всякую власть («не подобает в христианстве властем бытии») и проповедовал равенство людей перед Богом.

Во-вторых, нестяжатели предложили модель развития русского государства, во многом альтернативную самовластию и авторитаризму. Ни в коем случае не хотелось бы делать из нестяжателей ярых «демократов» или называть их первыми представителями «либеральной интеллигенции» в России (по формулировке А.Л. Янова). Мы далеки от мысли, что, пойди власть в той ситуации на союз с «заволжскими старцами», Россия XVI века непременно стала бы страной гражданских свобод и добродетелей. Тем не менее, очевидно, что политический идеал, который отстаивали нестяжатели, давал шанс на становление и развитие в стране сословно-представительных институтов, на постепенную эволюцию политического устройства в сторону ограничения власти, на появление каких-то протоконституционных проектов. И это был бы, конечно, шаг вперед, а не назад.

Фраза, что «история не терпит сослагательного наклонения» превратилась уже больше, чем в банальность. Она давно воспринимается как самоочевидная истина. И в этом смысле кажется несколько странной наша попытка рассуждать о том, что могло бы быть. Но нам представляется очень важным выявление таких «развилок», альтернатив в русской истории, поскольку само существование течения «заволжских старцев», попытки реализовать их идеи на практике (порой успешные, как в случае с Земским собором) - еще один аргумент в пользу того, что русская политическая традиция есть не только традиция холопства и авторитаризма, на самом деле она весьма разнородна. В ней был Грозный, Сталин, столетия деспотизма и прочее, но русская история знает и вечевые свободы домонгольской Руси, и замечательный гражданский подъем Смутного времени, символом которого стали Кузьма Минин с Дмитрием Пожарским, и много чего еще, что не вписывается в знаменитый миф о «тысячелетнем рабстве». И нестяжатели в этом славном ряду событий, идей и личностей несомненно занимают свое достойное место.